Если ограничиться подведением итогов обсуждения книги Степанова, то, как можно судить и по записи, наиболее оживленную дискуссию вызвала не сама трехчастная модель истории парадигм философии языка, но
1) способы ее применения к поэтике и, соответственно, выбор тех примеров, которые призваны иллюстрировать эволюцию лингвистической философии, а также
2) вопрос релевантности исторической (и в пределе прогрессистской) модели описания выявления «измерений языка» — семантического, синтаксического и прагматического
а) в самой языковой практике,
б) в литературе,
в) в теории языка/литературы.

Касательно пункта 2) мы, кажется, сошлись на том, что
а) в самом языке все «измерения» присутствуют в наиболее равном объеме — с той оговоркой, что в диахронической перспективе прагматическое измерение (и эгоцентрические слова) появляются все же с некоторым запаздыванием по отношению к семантическому и синтаксическому (и проблемам именования и предикации), хотя и незначительным (пример охотника, предположительно говорящего о себе в третьим лице и употребляющего свое фиктивное имя до вхождения в его речь личных местоимений);
б) в литературе без допущения аргументов прогресса и отчетливо фиксируемых «первых носителей синтаксической/прагматической поэтики» каждое из измерений языка, будучи потенциально доступно для художественного осмысления на любом этапе, все же переживает выявление на определенном историческом этапе (включая стадии от ощутимого приема до входящей в конвенцию литературы практики) и становится в дальнейшем все более типическим/частотным, что не значит обязательным «требованием современности».
Центральным здесь, очевидно, является не вопрос аналогии отдельных ономатопоэтических, мотивных, сюжетных моментов той или иной поэтики/произведения с отдельными моментами той или иной парадигмы философии языка, но некое структурное развертывание самосознания художественного высказывания/повествования, в котором герой, неотделимый от интрадиегетического рассказчика (по аналогии с тем умозрительным языком-только-с-семантикой, где невозможна пропозициональная установка) структурно предшествует автономизации инстанции высказывания/повествования и самотематизации акта рассказывания/повествования (чем соответствует появление структурной возможности пропозициональной установки вида «Он считает/рассказывает, что...»), а такой рассказчик в свою очередь предшествует автономизации субъекта и самотематизации ситуации высказывания/рассказывания (пример: выглядывания пуппенмейстера Набокова, показ показа Брехта).
в) наконец в теории открытие/конструирование той или иной парадигмы происходит по следам выявления ее в художественной практике, теория даже в известной степени ретроактивно назначает сами литературные произведения примерами выявления того или иного «измерения языка» (тогда как до того — а при неудаче теоретического предприятия и после оного — эти же литературные произведения остаются иллюстрациями совершенно иных объяснительных моделей и, следовательно, объектами принципиально иного свойства), таким образом, уступая им первенство языковой интуиции, но в действительности сохраняя эпистемологический приоритет за собой.